2

После того вечера я стал реже ходить к моему придорожному камню. Неведомая сила влекла в общежитие, без конца нашёптывая, что именно сегодня Алым сообщит о переводе Людмилы в посёлковую школу.

Скорее бы!

В вестибюле стало грустно и пусто без ласкового, звонкого Талгата; с некоторых пор мать запретила ему выходить из комнаты. Из окна слышался его плачущий голос:

– Папа, приходи домой, приходи! Я не буду прятаться в шкаф!

А следом раздавались шлепки и истеричные крики Шаропатки.

Когда в коридоре встречался Николай, то приглашал к себе – поговорить и обсудить новое стихотворение. Я заходил, но ненадолго. Желание услышать радостную весть гнало меня в комнату, и если Алым там не было, то просил Нурлана сходить за ней.

– Да ну её, – отмахивался он. – Сама притащится.

Но, заметив мой нетерпеливый взгляд и нервное щёлканье зажигалкой – приводил.

Теперь она была одета не столь тщательно. Только маникюр по-прежнему приковывал взгляд, и руки казались окровавленными. На лице написана уверенность, что её позовут. Она не навязывалась, наоборот – в ней нуждались.

– Звонила кому надо. Ожидают положительное решение через месяц, – с порога начинала она. – Можешь обрадовать свою Людмилу и готовить  деньги на вино и бешбармак.

Это мне и хотелось услышать, и – не хотелось, ибо казалось, что я участвую в нечистой сделке. И я поспешно менял тему:

– Нурлан предчувствовал, что дело затянется, видишь – надел траурную чёрную рубашку. Но ему она к лицу. Так?

– Ему всё к лицу, – любуясь, как проступает румянец на смуглом лице юноши, улыбнулась она. – Только в коричневой он лучше.

– Теперь, к твоему приходу, буду заставлять его надевать коричневую, – сказал я, опять облачаясь в шутовской колпак.

– Пожалуйста, перестаньте! – смутился Нурлан и, чтобы уйти в тень, как всегда неожиданно перевел разговор: – Ты лучше скажи, когда Людмилу переведут сюда?

– Моё слово твердое, как наши горы. Жаль, ты этого не знаешь. Ради тебя я всё могу сделать, – сказала Алым и обиженно поджала губы, надменно сузив глаза. Ей не доверяют? Да за кого он её принимает?

Едва она ушла, Нурлан чертыхнулся:

– Как воображает, видели? Сразу хотел прогнать, да сдержался. Надо быстрее сделать перевод вашей Людмиле, тогда эту выгоню и никогда не открою дверь.

– Ты не догадываешься, почему она психует? Ты был хоть раз с ней? Ну, в этом смысле? Сделай ей радость, да и себе тоже, – посоветовал я, помня её признание и готовность воспитать ребенка без отца.

– Но я не люблю её! И не собираюсь жениться. Нет, что вы! –  Нурлан театрально-трагически поднял руки и охватил голову.

Я засмеялся его наивности и пошёл к Николаю. Тот обрадовался возможности поговорить о своих только что написанных стихах. А я, в свою очередь, рассказал про негласную сделку с Алым.

Долгое знакомство с ним подсказывало, что он расценит мои действия как корысть и – осудит. Так оно и вышло. Желая обелить себя, я процитировал вычитанное у философов: "То, что полезно мне, полезно государству”.

– Ага, ты суетишься, значит, душа не на месте, – усмехнулся он, пощипывая бородку. – Стало быть, ты не совсем пропащий.

Он заговорил о своём стихотворении, затем вдруг спросил:

– Действительно ли в наше время столь всесилен фармацевт? За лекарство, пусть и самое редчайшее, идут на сделки? – Задумчиво посмотрел на потолок и, часто помаргивая близорукими глазами, выдал четверостишие: – "/Раньше предлагали за коня – полцарства, /Нынче прагматизмом болен человек: /Не нужна корона, дайте мне лекарства, /А взамен я совесть вам отдам навек”. Видишь, последняя строка торчит, теперь-то замечаешь?

В ближайшие же выходные я всё рассказал любимой девушке. Вопреки предсказаниям Николая, милая Людмила, уставшая от дорог и разлуки, не осудила мои действия. Она обрадовалась и назвала это перстом судьбы:

– Я всегда говорила, что рано или поздно нам улыбнется Его Величество Счастливый Случай! – Людмила только сейчас уверовала в посёлковые слухи, что родители и бабка Алым – очень большие и важные люди, оттого и она здесь всемогущая. Впоследствии, говоря о переводе, мы шутили: "Ну как поживает наш перст судьбы? Не пора ли ему энергичнее пошевелиться? ”

Во время зимних школьных каникул мне выделили две путевки, и мы с Людмилой славно отдыхали в профилактории, неподалеку от рудника. После работы я на крыльях летел туда и не вспоминал ни перст судьбы, ни всемогущую Алым. Но всё хорошее кончается быстро.

Когда, радостный и отдохнувший, я вернулся в общежитие, Нурлан приготовил чай, поднес пиалу, почтительно прижимая руку к сердцу: "Это зелёный, очень полезно”, а после чаепития, не поднимая глаз, укоризненно сказал:

– Не надо было вам уезжать. Случилось самое страшное.

Тут я заметил, что весь он какой-то сникший, помятый.

– Что? – тревожно спросил я, хотя мелькнула догадка. – Неужели это?

– Да. Вас не было, она принесла вино, сидели… Я не помню, как…– уныло опустив голову, сокрушался он.

– Где же тут печаль? Во всём мире мужики гордятся победами на любовном фронте, а ты...

– Хорошо вам шутить, а меня теперь заставят жениться. У неё такие связи, такие родственники, она об этом сказала, когда уходила утром.

"Да, деловая дама! Теперь можно поверить, что вытащит Людмилу из Охны”, – восхитился я, но вслух сказал:

– Не переживай! Ты окончил институт, работаешь, можно и жениться, обзавестись своим углом. Ты вспомни, она обещала к свадьбе и квартиру, и дачу, и машину. Хороший дом, хорошая жена, что ещё надо мужчине? – как последний аргумент повторил я бравую фразу из кинофильма, только бы хоть как-то оправдать себя.

– Я вам не сказал, что недавно меня отыскала одноклассница, с которой мы вместе были в детдоме. За неделю получил два письма. Прочитал – и сразу увидел её. Вы иногда замечательное слово произносите – славно. Она очень славная! Захотелось бросить всё и бежать к ней.

– Тогда другое дело, – сказал я, чтобы не молчать. Настроение испортилось, поскольку увидел, что план устройства нашего с Людмилой счастья разваливается, как карточный домик.

                                                             3

Нурлан осунулся, стал взъерошенным и молчаливым. И Алым не заходила, а это уж совсем зловещий признак для нашего перста судьбы.

– Вы не брали мое письмо на тумбочке у вахтерши? – однажды спросил Нурлан. Вид у него растерянный, несчастный. – Неужели эта перехватила? Там должна быть фотография девушки.

Но письмо оказалось в тумбочке. Просто вахтерша сама хотела вручить его Нурлану, чтобы услышать слова признательности и благодарности, которые так сердечно умел говорить этот смирный парень.

Печально и долго Нурлан смотрел на присланную фотографию. Показал мне, и я отметил удивительную схожесть девушки с Алым. Но поскольку теперь даже упоминание этого имени раздражало его, то я просто похвалил фото.

С Алым я встретился в вестибюле, но сделал вид, что не знаю об их размолвке, и о переводе Людмилы не заговаривал. Эту тему начала она. Оказывается, через три дня здесь будет проездом важный человек из областного центра, ему надо отдать заявление Людмилы, копию диплома и автобиографию. И всё будет в порядке.

– Но его надо отблагодарить, ведь работа непростая? Как и сколько дать? – пряча радость, смущённо спросил я.

– С ним разберусь я сама. А взамен вы тоже сделаете мне что-нибудь хорошее, – и выразительно посмотрела на дверь нашей комнаты. – Что сейчас делает Нурлан?

– Пойдём в гости, увидишь, – сказал я, понимая, что это приглашение равносильно предательству.

Она с готовностью согласилась. И снисходительно посмотрела на меня, показывая, что отныне я обязан выполнять всякую её прихоть.

– Сделай так, чтобы мы помирились, – не попросила, а приказала.

"Вот она, плата за услугу” – будто хлестнуло меня, но я сдержался и промолчал. Ведь теперь я – человек зависимый и от нее, и от важного чиновника, который вскоре приедет за документами Людмилы.

Нурлан поднял голову и укоризненно кольнул меня взглядом, даже не взглянув на Алым. И снова склонился над бумагой.

– Письмо пишешь? – спросила она и посмотрела на парня, как на свою собственность. Я заметил умиротворённость и самодовольство в её фигуре и глазах. Теперь-то она получила всё, что хотела.

С злобным лицом Нурлан нервно покусывал губы, потом вытащил из письма фотографию улыбающейся узкоглазой девушки и демонстративно подоткнул к портрету Чингиза Айтматова, что висел над тумбочкой.

Алым достойно приняла этот удар, лишь нервно забарабанила по столу яркими ногтями.

– Ничего, симпатичная, поэтому, будем надеяться, найдет себе жениха, – выдавила хрипло, и опять в продолговатых чёрных глазах мелькнула тоска.

Я подошёл к тумбочке, включил магнитофон. Незаметно для Алым, прижал палец к губам и ожидал, когда Нурлан поднимет голову на звуки музыки. Этот умоляющий жест сработал. Нурлан промолчал, только обжёг девушку испепеляющим взглядом.

Я тихо вышел, оставив их вдвоем. Вернулся в полночь. Дверь была закрыта. Постоял минутку, размышляя. Вдруг из комнаты донёсся скрип кровати. Сразу представились нескромные картины, и я на цыпочках, воровато оглядываясь, поспешил уйти. Через некоторое время по коридору медленно, с низко опущенной головой, прошла Алым. Ошибиться было трудно, ведь я находился в вестибюле, где с полуночниками, любителями фильмов про это, смотрел телевизор.

Охватив голову руками, Нурлан пластом лежал на измятой постели. К своей кровати я прокрался в темноте: не хотел смотреть ему в глаза, да и не смог бы.

– А, это вы! – он повернулся ко мне. – Я не сплю, включайте свет, – добавил он. В голосе ни одной агрессивной нотки.

Как назло, замок молнии на куртке застрял, и пришлось включить настольную лампу.

– Сигареты есть? Дайте одну. И зажигалку, – нерешительно попросил Нурлан.

Я думал, мне послышалось. Ведь он не переносил дыма.

Я тоже закурил, подсел к окну. В ночной тишине далеко разносилось монотонное эхо шумящей горной речки.

Вдруг за спиной раздался кашель, и резко хлопнула дверь. Шаги торопливо удалялись к туалету. Смолкли. Я нервно заметался по комнате, казня себя за шкурничество. "Нет, я счастливым бы не стал, когда за стенкою несчастье”, написал Николай. Это абсолютно верно: если ближнему плохо, то все мы в какой-то мере виноваты. В рассеянности я выключил и снова включил настольную лампу. Круг света упал на листок, исписанный девичьим круглым почерком. Я машинально прочитал: "Выслала фото, чтобы не забывал меня. Я всегда с тобой. Ты еще помнишь меня, смотришь на нашу звезду?” 

Нурлан вошёл бледный, вытирая рот. Вымученно улыбнулся:

– Стошнило с непривычки. И как вы курите, да несколько раз в день?

Затем скрипнула кровать, и снова тишина.

– Может, я поступил неправильно, скажите, – наконец нарушил он тягостное молчание. – Она так хотела, чтобы я и сегодня с ней... Уже сняла одежду, но я прогнал, а она одевалась и плакала. Уже тогда я хотел закурить или "жахнуть”, как говорит Геннадий.

– Правильно сделал. Я подозреваю, что ты её терпишь ради моей просьбы. Если это так, то не надо. Сами разберёмся.

– Она сказала, когда выполнит нашу просьбу? – он умышленно не произнес имени Алым.

– Через месяц, примерно. Скоро должен приехать важный чиновник, возьмёт документы, даст приказ, тогда… – в голосе моём предательски обозначилась надежда.

Наверное, он это заметил, потому что задумчиво сказал:

– Придёт, никуда она не денется, а когда Людмилу переведут сюда, то – прогоним. Но я боюсь, что она забеременеет, тогда уж мне каюк. А может, она уже…? С того раза? – испуганно встрепенулся он.

Я сделал вид, что не слышал. Спросил о девушке, с которой он поделил звезду.

Был поздний час, пора уж спать, а мы разговаривали. Он подробно рассказывал о детдоме и однокласснице, чьё фото получил сегодня. Широко открытыми глазами я смотрел в темноту и представлял эту славную девушку, непременно на высокой горе, с поднятым к ночному небу лицом.

В тот вечер Людмила должна была привезти необходимые документы, поэтому после шахты я быстренько помылся и заспешил домой. Из комнаты №4, даже через закрытые окна, громко слышались "Персидские песни”. Значит, Гена опять в празднике. В рубашке навыпуск и домашних тапочках он вышел в вестибюль, кинулся ко мне с объятиями и загремел басищем:

– Сколько лет, сколько зим, заходи, "жахнем”, послушаем Рубинштейна.

В этот момент подбежал Талгат, показал согнутую ручонку с крохотным бицепсом:

– Смотри, уже сильный, как ты! – и смотрел снизу умоляющими глазами.

Пришлось взять его на руки. А Геннадий, желая развеселить ребенка, решил подпеть пластинке:

…Даны пернатым пташкам

И пестрые крылья и голос.

А мне даны песнопенья ...       

От низких нот задрожали стёкла, и мальчик испуганно прижался ко мне. Тут подоспел Николай, сосед и поклонник замечательного баса, и увёл Геннадия в комнату.

Я нёс Талгата к себе, чтобы угостить пряником, а он неумело копировал Геннадия: "Даны пенлнатым пташкам. Ла-ла-лала-ла-лалала…”. Так и пел: пенлнатым. Увидев Нурлана, мальчик перестал петь и заладил:

– Пойдем домой, папа, я не буду от тебя прятаться в шкаф, пойдем, папа! 

Бедный Нурлан покраснел, вид у него растерянный, на глазах повисли слезы. Я дал мальчику гостинец да скорее повел на второй этаж, к Шаропатке.

Было уже темно, а Людмила не приехала. Я начал волноваться, оделся потеплее и пошёл на дорогу. По ущелью, с гор, дул холодный, пронизывающий ветер. Я продрог, а милой всё не было. Только одна машина, груженная чанами с рудой, проскочила мимо, к обогатительной фабрике. Может быть, Людмила вышла раньше, на повороте? Я вернулся в общежитие, надеясь, что мы в темноте разминулись. Так, до полуночи, я то выходил к дороге, то возвращался. В конце концов решил, что её не отпустили. Лёг спать.

Сон был тревожный, я то и дело просыпался. За окном завывал ветер и швырял в стекло дождь со снегом, а мне казалось – кто-то стучится. Я закурил, подошёл к окну. И вдруг в темноте увидел знакомую фигуру. Да ведь это моя Людмила! Прихрамывая, устало шла она к общежитию. Как же ей удалось в такую пору добраться до Посёлка? Я выскочил в вестибюль, откинул большой железный крюк с входной двери, подхватил любимую на руки и понёс к себе, чтобы не будить девчонок на втором этаже, где у неё было койко-место. Уложил в свою кровать, а сверху набросал ворохом теплые вещи, всё, что в темноте попалось под руку. Долго она тряслась в ознобе, прижимаясь ко мне, а когда согрелась, то рассказала, как добиралась.

…После уроков завуч заставила провести дополнительные занятия с отстающими учениками, в числе которых и Джакыпбек Калдыбаев. Этот оболтус на уроках-то выматывал все нервы, а его ещё загоняли и на дополнительные занятия. Папаша, видите ли, желает, чтобы сын поступил в московский вуз. А у того на уме, как у Митрофанушки из "Недоросля”, не учиться, а – жениться. Насмотрится порнухи, этакий великовозрастный охальник, и развлекается: то специально уронит ручку, чтобы заглянуть учительнице под юбку, то нагло уставится в вырез кофточки. Пока закончила дополнительные уроки, естественно, автобус уехал. Долго ждала попутную машину, промокла и замерзла, уже хотела отложить поездку до субботы, вдруг из-за поворота – свет автомобильных фар. Обрадовалась, как дурочка. Сунулась было в кузов, а там чаны с рудой, грязь со снегом, и шофёр-узбек показался славным, с добрыми нотками в голосе, уговорил не мёрзнуть, сесть в кабину. Поехали – и произошло то, чего всегда боялась: едва за скалой исчезла Охна, шоферюга стал приставать. Выскочила на ходу, чуть не скатилась в реку. Узбек матюгнулся на своём языке и умчался. Пришлось идти пешком, ведь спешила сдать вовремя документы, вдруг действительно Алым поможет.

Я слушал её и в бессильном гневе крепко сжимал челюсти. Бесновался ветер за окном, безжалостно ломая голые ветки тополей. Бурный поток горной речки неутомимо совершал работу, начатую миллионы лет назад, – распиливал ущелье и, от ярости, недовольно шумел. Нурлан спал неспокойно, ворочался, бормотал во сне какое-то имя.

                                                                             4

…Алым ходила по общежитию, гордо выпятив едва заметную беременность. С Нурланом она в ссоре, зато подружилась с Шаропаткой, помогала ей по хозяйству, занималась воспитанием Талгата – явно готовилась к жизни матери-одиночки.

Нурлан получал несколько писем в неделю и, будучи обязательным человеком, исправно писал ответы. Потом закуривал и горестно задумывался, глядя на портрет девушки, похожей на Алым. После каждой встречи с Талгатом он сильно печалился. Весной собирался ехать на сдачу первого экзамена – по специальности. С моей помощью он уже выбрал тему для диссертации.

Людмила больше не вернулась в аил. Она устроилась лаборантом на обогатительную фабрику и ежедневно проводит отбор проб руды из вагонеток, поднятых на-гора. До сих пор скучает по школе, помнит имена киргизских ребятишек, которые, бывало, завороженно смотрели на неё, слушая и заучивая мелодичные русские слова. Комната, где она жила с подругами, теперь наша и считается "малосемейкой”.

Я стал начальником участка и каждый раз, в конце месяца, когда не выполняется план, подолгу задерживаюсь с горняками под землей. Выйдя из шахты, я испытываю огромную радость и от ощущения себя живым и невредимым, и от предстоящей встречи с моей милой Людмилой. Всякий раз с несказанной нежностью и любовью прикасаюсь глазами к бездонному небу, снеговым вершинам и зеленым предгорьям.

Николай продолжает работать в многотиражке, уже осуществил давнюю мечту: выпустил тоненькую книжечку стихотворений. Собранные воедино, стихи ещё больше покоряют меня, пробуждают желание быть похожим на него, такого доброго и внимательного к чужой боли. Тогда вспоминается Нурлан, и я физически ощущаю досадное чувство вины.

Геннадий вынужден уехать из Посёлка. В тот раз гремели "Персидские песни”, и всё было бы мирно, да зазвал он к себе пьяных горняков. Разгорелся спор о киргизах и узбеках. Даже в коридоре слышался раздражённый бас Геннадия: "Да за что они должны благодарить нас? Чему хорошему научили мы их? Молчали бы!” Видимо, кто-то возражал, завязалась драка. Но и в пьяном виде защитник коренного населения был непобедим, так что один из гостей вылетел из комнаты №4 вместе с рамой.

*

Алым родила мальчика и назвала Нурланом. Она переселилась в столицу, где многочисленные важные родственники и знакомые помогли с жильём.

Туда же уехал Нурлан. Он не мог допустить, чтобы малыш рос без отца.