1

     В маленьком горняцком посёлке была одна-единственная школа, и для учителя русского языка и литературы вакантного места в ней даже не предвиделось. Поэтому-то моя милая Людмила работала в дальнем аиле, при каждой встрече уверяя себя и меня, что это временно, что рано или поздно выпадет нам счастливый случай и мы будем вместе не только по воскресеньям да во время каникул. 

Я верил. Молодые, к тому же влюблённые, охотно верят в счастье. Но каждый понедельник она уезжала, и нескончаемые дни грустной осени вселяли в меня томительное чувство неприкаянности. В общежитие идти не хотелось. В конце смены горняки устремлялись к подъёму, а я медлил, входил в клеть последним. Наверху, выйдя из штольни, отставал от всех, чтобы всласть надышаться простором бездонного неба, которое зацепилось за снеговые вершины, любовался дивными оттенками малахитово-зелёного цвета на склонах гор. В душевой наслаждался тёплыми струями воды, после чего шёл в прокуренное помещение, называемое горняками "раскомандировочной”, где, не торопясь, оформлял наряды, рассказывал сменному мастеру о положении дел в забое... Все это на какое-то время отодвигало приход в посёлок. Не зная, куда себя деть, посреди пути я садился на знакомый камень, что нависал над узкой дорогой, слушал шум горной речки и, дождавшись машину, которая с натужным рёвом взбиралась по склону, прикасался к ней взглядом, долго смотрел вслед пыльному облачку. Представлял, как эта машина поедет через аил с рудой, увидит её Людмила и грустно улыбнется, вспомнив обо мне. А ещё думал, что нет милой рядом, а мысли о ней не дают мне покоя. И как долго смогу я выдержать разлуку?

Жизнь крохотного посёлка, затерянного на границе Узбекистана и Киргизии, протекала скучно, однообразно: работа – дом – работа. Конечно, для местных жителей была некоторая новизна от общения с приезжими специалистами: они осваивали незнакомое дело добычи и переработки руды, попутно перенимая русский язык и наши повадки. Но в замкнутом громадными горными хребтами пространстве одиночество переносилось крайне тягостно, оттого люди здесь быстро объединялись в пары.

Одна такая пара возникла и развивалась на моих глазах. Это Нурлан, молодой специалист-металлург, и Алым – эффектная, с соблазнительными бёдрами в облегающих брючках. И моя роль в их романе оказалась такой неприглядной и мерзкой, что стыдно до сих пор. А ведь я хотел сделать всех счастливыми...

Нурлан подселился в мою комнату летом. По-восточному приветливый и почтительный, он всегда и всем готов был оказать услугу, хотя каждая свободная минута у него была на счёту. Учебники он откладывал примерно в полночь, выключал настольную лампу и, глядя в азиатски чёрное небо с яркими выпуклыми звездами, мечтательно говорил, что первым из воспитанников своего детского дома поступит в аспирантуру и станет кандидатом наук. Помнится, однажды я сказал ему: "Не надо загадывать, всё может случиться. От неё так просто не отделаешься”, – намекая на Алым, которая повадилась ходить к нам в гости. Сказал в сердцах, потому что испытывал неприязнь к этой манерной девушке в ярких нарядах; особенно раздражали её ногти, всегда накрашенные таким ярко-красным лаком, что пальцы казались окровавленными.

Алым вечно красовалась если не на кухне, то в вестибюле у телевизора или просто в коридоре у окна, откуда виднелась дорога и ущелье с вечно шумящей горной рекой. Она заполонила общежитие своими нарядами и бархатистым грудным голосом. Голос у неё своеобразный, его не спутаешь, даже если дверь комнаты закрыта.

Этой осенью она перестала мельтешить у всех на виду, ибо каждый вечер проводила в нашей комнате. По закону общежития – третий всегда лишний, оттого, заслышав её голос и решительный стук в дверь, я одевался, уходил. Правда, Нурлан пытался задержать, но так вежливо, мягко, что мне казалось, будто в душе-то он жаждет остаться наедине с девушкой.

Для "третьего лишнего” было несколько вариантов времяпрепровождения. В хорошую погоду можно отправиться к камню над дорогой, смотреть в сторону снеговых горных вершин, где работала моя Людмила. Если холодно, то лучше всего пообщаться с интересными собеседниками, что живут в соседней комнате: с Николаем, редактором и единственным сотрудником поселковой многотиражки, или с Геннадием, электриком обогатительной фабрики, истинным поклонником Шаляпина.

Размышляя, как провести вечер, медленно брел я берегом реки навстречу горному потоку. Над головой зябко стучали голые ветви тополей, напомнив строки Рубцова:

Улетели листья с тополей,

Повторилась в мире неизбежность….

Не жалей ты листья, не жалей,

А жалей любовь мою и нежность!

Грустная мелодия стихотворения будто бы подталкивала наведаться к тёзке Рубцова, Николаю Долгову. Как и все поэты, он обычно пребывал во власти вдохновения, задумчив и разговаривал отрывисто, односложно. Тогда его лучше оставить одного. Но порой бывал и сам рад встрече: это случалось после рождения нового стиха. Например, недавно, волнуясь, часто помаргивая, он просительно вглядывался в меня:

– Ну как? Вот эта строка, по-моему, торчит или так мне кажется? А может быть, вот так:

"Нет, я счастливым бы не стал, /Когда за стенкою несчастье”?

За два года нашего знакомства я хорошо успел узнать Николая, полюбил его мягкость, умение сопереживать, делиться последним куском. Действительно, не стал бы он счастливым, если рядом кому-то плохо. Это покоряло, а значит, нравилось и само стихотворение со всеми хорошими и неудачными строками.

Тут из окна комнаты №4, где жили Николай и Геннадий, во всю мощь проигрывателя послышался бас:

Клубится волною кипучею Кур,

Восходит дневное свети-и-и-л-о-о.

Как ве-е-село-о сердцу, душе как легко-о-о.

О-о-о, если б навеки так бы-ы-ы-ло...

Ну, если Гена во всю мощь включил "Персидские песни” Рубинштейна и подпевает, страдальчески выделяя стон: "О-о-о-ох, если б навеки так бы-ы-ы-ы-ло!” – то лучше проскочить незаметно, поскольку в таком настроении он всех зазывает в гости "жахнуть” водочки и послушать Песню с большой буквы. А если откажешься – обиженно выпячивает толстые, как у всех добродушных великанов, губы. Он убеждён, что в нашем посёлке нет и не может быть плохих людей. Громадный и сильный, он по-отечески нежно относился к местным жителям. И когда слышал, как принижали киргизов и узбеков, то басил угрожающе: "Чем уж они нам, русским, обязаны? Говорите – мы их научили стоя ссать? Эка заслуга! Помолчали бы!”

Раздражённый громовой голос действовал безотказно, все замолкали, боязливо оглядывая его рост и кулачищи. С таким лучше не связываться. 

В вестибюле бегал любимец общежития, четырёхлетний славненький узбечонок, Талгат. Заметив мужчину, он обязательно кидался навстречу, крепко обхватывал ногу и смотрел снизу вверх, будто выпрашивая ласки. Надо сказать, что он талантливо копировал взрослых. Живя здесь, он бойко научился лопотать по-русски, и сейчас говорил, поднимая ручонку, согнутую в локте, точно так, как в бодибилдинге демонстрируют бицепс:

– Посмотри, какой сильный стал! Хочу вырасти большой, как ты. Папы нет, я защищаться буду сам.

– Не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Живи спокойно, здесь хорошие люди! – повторил я слова Геннадия и стал показывать малышу упражнения для тренировки рук и ног, затем "подсечку”, приём борьбы.

– Научусь! Я видел по телевизору: так делали дяди, – радостно прыгал он вокруг меня. Так же он ликовал, послушав стихотворения Пушкина, которые всегда читала ему Людмила.

В комнате Нурлан был один, видимо, быстро выпроводил подругу. Оторвался от учебника, принёс из кухни кипяток по-своему, священнодействуя, заварил чай в фарфоровом ярком чайничке, налил в цветастую пиалу и, почтительно прижимая правую руку к груди, левой подал мне, заражая радостью:

– Слышите, как пахнет? Это "кок-чай”, зеленый чай, полезно для почек и хорошо утоляет жажду. Я знаю, русские любят сладкий чай, жаль, всего одна конфета осталась. А хотите, спрошу у девчонок варенье? Нет? Ну ладно, тогда по-нашему, с виноградом, – говоря это, он достал из тумбочки большое в национальном орнаменте блюдо, именуемое "тавак”, на котором аппетитно лежали две кисти янтарно-желтого винограда. – Это "дамский пальчик”. Вам нравится?

Всем русским он уважительно говорил "вы” и теперь с милой искательностью заглядывал мне в глаза, чтобы угадать следующее желание. И это не потому, что я помогаю готовиться к экзаменам в аспирантуру, нет, он так воспитан. Такое же отношение у него ко всем старшим. Однажды у него нечаянно вылетела славная фраза: "Каждый взрослый мне кажется моим родителем, наверное потому, что я никогда их не видел”.

– Одну кисть дал Талгату, – продолжал он. – Удивительно! Малыш снова обнимал, называл папой и тащил к себе. Вы знали его отца? Неужели мы так похожи? Я не могу смотреть ему в глаза. И Шаропатка просила зайти, чтобы я успокоил ее сыночка.

– Ты, оказывается, шустрый парень! Только вселился в общежитие, а уже покорил всех красавиц, – пошутил я. – Только не вздумай рассказать это Алым. Видать, она девушка с характером, глядишь, вцепится Шаропатке в волосы.

Я закурил сигарету и отметил, что Нурлан отодвинулся к окну, будто бы полюбоваться горами. Он не курит и не любит дыма, но ввиду мягкости характера ещё ни разу не сказал об этом, и я думаю: скажет когда-нибудь или нет?

– Вот и вы, как весь посёлок, неправильно думаете про меня и Алым. А Талгата мне жалко. Совсем плохо без отца – это я знаю, – сказал он, грустнея лицом.

– Да, жалко малыша. А ты немного похож на его сбежавшего отца. Тот был тоже высокий, худощавый и одет в такой же свитер с широкой поперечной полосой. Да только у тебя дело идет к тому, что скоро появится свой сын...

– Что вы говорите! – Нурлан суеверно, как это делали русские, постучал по дереву и резко оглянулся на дверь. – С Алым я просто так, ничего серьезного. Ей скучно, она и приходит. Я ещё не думаю о таком. Вначале – диссертация.

И вдруг спросил:                                                                                                                                

– А у вас на руднике ЧП? В вашей смене что-то случилось? Я вижу, вы расстроены?          

Чтобы увести разговор в сторону, он всегда неожиданно задавал вопрос. Дипломат!

Облачко сигаретного дыма напомнило мне горную дорогу, пыль за грузовиком… Нахлынуло что-то такое печально-безысходное, и я рассказал о наших проблемах. Людмила не представляет жизни без школы, без учеников, оттого и согласилась учить русскому языку и великой литературе киргизских ребятишек в маленьком горном аиле Охна. Раньше удавалось ездить на работу и с работы автобусом, но повздорила с начальством (отказалась завышать оценки хулиганистому и распущенному Джакыпбеку Калдыбаеву, сыночку тамошнего начальника), и пошло-поехало: самые первые уроки её и последние – тоже. Классное руководство – обязательно. Все педсоветы – после шести вечера. Сложности и с начальством, и с дорогой, вот потому она там живёт в комнате при школе. Изредка, если удаётся поменяться уроками с местной учительницей и есть попутная машина до рудника, она приезжает, и это для нас праздник. Попутки – это грузовики с чанами, в которых руда для обогатительной фабрики. В кузове холодно, грязь, пыль, зато безопасно: не пристанет шофёр. Приезжает чумазая, будто поднялась из шахты. И это не самое страшное. Недавно ее просквозило так, что две недели валялась с высокой температурой... 

– Вы говорите, девушка в Охне? – заторопился Нурлан. – Это рядом. Всего двадцать километров. Надо транспорт. Купите машину!

Он возбуждённо жестикулировал и преданно заглядывал в глаза. Для него, наивного юноши, всё решалось просто.

– Спасибо за комплимент! Приятно, когда полагают, будто я, начинающий мастер смены, могу купить автомобиль. Да и зимой в горы на легковушке не проехать: много снега. Устроить бы Людмилу здесь, это было бы жакши-хорошо, но в посёлковой школе есть словесник.

– Надо попытаться, – подхватил он. – Знаете, Алым, она себя зовет по-русски Алла, вечно хвалится, будто всё может. У неё, говорит, большие связи, везде родственники, хорошие знакомые.

Он быстро ходил по комнате, глядя на меня с почтением и радуясь, что может сделать что-то хорошее.

Из его рассказа я узнал, что Алым закончила мединститут, работает в поликлинике фармацевтом, скоро станет заведующей, но и сейчас у неё самые дефицитные лекарства, а потому она здесь бог и царь.

В коридоре послышался бархатистый грудной голос, который приказывал Талгату идти к маме. Такой своеобразный тембр был единственным в общежитии.

Тотчас раздался громкий стук, и, не дожидаясь разрешения, Алым вошла и привычно села на кровать Нурлана.

Против обыкновения, я не вышел из комнаты, а дружелюбно поздоровался. Предложил чай и виноград, пошутил по поводу названия "дамский пальчик”, поднеся продолговатую ягоду к её длинным крашеным ногтям. Она удивлённо посмотрела на меня. Широкоскулое лицо, умело тронутое макияжем, аккуратная прическа и несколько богатый для домашней обстановки наряд (туго облегающие синие джинсы и шикарный яркий свитер крупной вязки) говорили о тщательной подготовке к визиту. Изысканность наряда портили широко поставленные узкие глаза. Только сейчас я заметил в них неуверенность и страдание, будто что-то её мучило. Вероятно, это и вытеснило из меня прежнюю неприязнь.

– В вашей комнате, кажется, теплее, чем на втором этаже. Я немного постояла в коридоре у своего любимого окна и замерзла. Такой ветер! – деланно улыбаясь, проговорила она. Внимательно посмотрела на нас и добавила: – Какие-то вы растерянные, что случилось? Говори, Нурлан!

– Да, мы беседовали о… об одном деле...– послушно откликнулся Нурлан.

– Не торопись, – прервал я, суетливо щелкая зажигалкой; наконец прикурил. – Дело, как говорится, шкурное, обычно на такие темы говорят за бутылкой, чтобы никому не смущаться.

– Нет, избавьте, – сказала она, манерно подбоченясь. – Хотя бы сегодня без алкоголя. Не представляю, что со мной дальше будет.

– Ничего страшного. Перед свадьбой положено тренироваться, – пошутил я, многозначительно объединяя глазами парня и девушку.

Она благодарно взглянула на меня и лукаво подмигнула, будто между нами заключено тайное соглашение, о котором знаем только она и я.                 

Нурлан, чтобы скрыть смущение, принялся освобождать от книг портфель; он явно готовился оказать мне услугу – сбегать за бутылкой. Но куда бежать, если единственный магазин закрылся три часа назад? Отвлекая внимание от своей персоны, Нурлан выложил девушке суть дела и добавил:

– Надо как можно быстрее.

– Ну, такие вещи быстро не делаются. Завтра позвоню в город, там скажут, когда и как можно решить эту проблему, – неохотно говорила она, показывая, что не для таких бесед пришла сюда.

Но разве Нурлана остановишь! Наивный человек, он все слова понимал буквально, вот и продолжал наседать на неё, пока не добился твердого обещания.

«А вдруг получится? ¾ думалось мне в тот момент. ¾ Слово "перевод” она не произнесла ни разу, что говорит о её деловой хватке. Видимо, не впервой! Вот он, долгожданный счастливый случай, который избавит меня и Людмилу от разлук!»

Я начал одеваться, чтобы отправиться на поиски вина, однако услужливый Нурлан опередил.

Без него комнату заполнила неловкая тишина. Девушка мечтательно смотрела на дверь, где скрылся Нурлан. А во мне заныла совесть. Я вспомнил, как часто, коротая вечера с Николаем, мы изливали желчь на разных дельцов с примитивной философией "ты – мне, я – тебе” или "хочешь жить – умей вертеться”. А теперь и сам становлюсь таким же.

– Нурлан славный парень, – брякнул я, чтобы отогнать стыд.

– Очень славный, – подтвердила она. Помолчала, разглядывая  рисунок скатерти и свои кроваво-красные ногти. Тяжко вздохнула и продолжила: – Вы знаете, никогда не представляла, что такое может случиться со мной. Было всегда наоборот: парни ходили за мной, объяснялись, приглашали в кино. А я насмехалась над ними.

"С таким лицом да хвастать обилием поклонников... Хотя, по киргизским меркам, возможно, она симпатичная”, – подумал я. Любовь к красивой Людмиле сделала для меня всех девушек дурнушками.

– И вдруг встретила парня, который понравился настолько, что первая прихожу к нему, потеряв всякую скромность. Я как будто знала, что встречу его, вот после института и поехала сюда. Но никогда не думала, что парень будет избегать меня. Когда приезжаю домой, бабка начинает воспитывать: "Придумали всякие институты, а в твои годы пора детей иметь, о чем ты думаешь?” Но что я могу, если кроме Нурлана для меня вокруг нет никого. Я хочу от него ребенка, даже если он не женится на мне. Воспитаю без отца. Примеров таких много: и по телевизору показывают, и в жизни. Вон Катя Сидорова – мать-одиночка, Шаропатка тоже одна воспитывает Талгата – и ничего.

Я был оглушен. Ведь это признание в необыкновенной любви! Вот она, причина неуловимого страдания в её глазах!

– Что с него возьмешь: молодой, неиспорченный, –  утешил я и заметил, как она благодарно и печально взглянула на меня.

Нурлан пришёл навеселе. Заметно качаясь, водрузил на стол початую бутылку водки:

– Это Гена из четвертой комнаты угощает! И просит спеть вам… – поискал в одном кармане, полез в другой, нашёл мятый листочек, извинительно добавил: – Я по бумажке, чтобы получилось, как у Геннадия-палвана-богатыря:

Тому, кто хочет жить легко,

Друзья, необходимо,

Чтоб в кубке пенилось вино,

Не проливаясь мимо!

Явно, у Геннадия пришлось ему "жахнуть”, оттуда "всухую” не уходят. Его хмельная улыбка и смелые заигрывания развеселили девушку. Она глазами благодарила меня.

Откинувшись на спинку стула, я разглядывал сидящих рядышком Нурлана и Алым, представляя их в одежде новобрачных. Во мне взыграли озорство и водка:

– Давненько не гулял я на свадьбе!

От этих слов Алым прямо-таки зацвела. А меня уже несло, я продолжал подыгрывать:

– Выпьем! Начнем готовить свой организм к такому событию!

Она пожирала Нурлана откровенно влюблённым, обнимающим взглядом. А он застенчиво улыбался и старался уйти от этой темы с помощью тоста:

– Лучше – за переезд вашей девушки, Людмилы!

Но я не мог остановиться:

– Закусывайте яблоками. Это плод любви. Правда, от них худеют…

– Действительно? Тогда я не буду есть. И так в последнее время худею почему-то, – искусственно засмеялась Алым и выразительно глянула на Нурлана.

– Это кстати, – продолжал я шутить. – Легче будет выкрасть и нести в загс. Ведь будущий учёный извёл все силы на аспирантуру.

– Ну, ему не пришлось бы утруждать себя, – сказала она кокетливо.

Я продолжал шутить, специально не замечая, как Нурлан недовольно морщился, то и дело уходил к окну, будто комната заполнена дымом сигарет.

Разгорячённая водкой и щекотливой темой, Алым излагала счастливые перспективы своего избранника:

– Я всё могу достать! Сразу будет двухкомнатная квартира в Бешкеке, обстановка, машина, ковры и дача, – грудной бархатистый голос звучал надменно. Она незаметно следила за Нурланом, желая узнать, клюнул ли, заинтересовался ли?  

Мне надоело паясничать, я демонстративно зевнул, откровенно запосматривал на часы, ведь завтра в первую смену – рано вставать. Алым всё поняла и попросила Нурлана проводить. Отсутствовал он долго, за это время можно бы дойти не на второй этаж, а до рудника и обратно. Когда вернулся, то мягко сказал:

– Зря вы говорили о свадьбе. Она даже в коридоре толковала об этом. А у меня другие планы, – спохватился и извинительно добавил: – Зато у  вас будет всё жакши: она твердо обещала помочь перевести сюда вашу Людмилу. Полчаса хвалилась, что в комитете по образованию работает её дальний родственник.

– Слушай, а почему бы тебе действительно не жениться? – спросил я, задетый его упрёком. Желая заглушить вину, я вспомнил признание Алым, и захотелось их соединить: пусть будут счастливы, как мы с Людмилой.

– Не нравится она. Худая очень, – тускло сказал он. Постоял у окна, глядя на звездное небо.

– Чудак ты! Разве это причина? Будешь кормить бешбармаком, она растолстеет.

Он не откликнулся на шутку. Как пьяный, ничком упал на кровать и мгновенно уснул.

 Далее...                                                           ***