***

   Мрачной осенью, вдали от дома, я особенно остро переживал семейный разлад и одиночество. Все вызывало безысходную мучительную боль: и хмурое свинцовое небо, и неуютность крохотной дачи друга-писателя, где я скрылся от всех, и одинокий, облетевший тополь под окном.

   Угнетала и бытовая неустроенность, поскольку питаться и покупать продукты приходилось в кафе санатория, который был по-соседству.

Санаторий располагался в бывшей графской усадьбе, где от старинного дома во все стороны радиально расходились аллеи – березовая, липовая, еловая и кленовая. Было там много уютных уголков, но я облюбовал для прогулок самые пустынные аллеи, усыпанные красно-багряными и желтыми резными листьями, как мазки на моей палитре. Красота умирающей листвы, ее слабый шорох под ногами усиливали грусть прощания с последним теплом и, наслаиваясь на мое настроение, пробуждали скорбные мысли о неладах с женой, о сыночке-первокласснике, о скоропалительном отъезде… Как и всякая семейная ссора, наша тоже произошла по недомыслию, в порыве слепого гнева. Сейчас-то, издалека, видно, что следовало бы попытаться еще раз объяснить жене, мол, придет время и мои картины будут покупать, я тоже начну приносить в дом деньги,  а пока надо переждать и немного потерпеть, не завидуя успеху конъюнктурщиков.

   Ох, это вечно запоздалое сослагательное наклонение! 

   Кленовая и липовые аллеи заканчивались отвесным берегом тихой, изогнувшейся подковой речки. Здесь я часами любовался цветовой гаммой воды, отраженными в ней растениями и дикими утками, которые, завидя человека, испуганно вспархивали и скрывались в камышах. Затаившись, я подолгу наблюдал, как вскоре они боязливо выплывали из укрытия, смелели, и продолжали искать пищу. Мерно кивая головами, они рассекали водную гладь в основном парами, и лишь иные – серой стайкой за гордым, зеленоголовым селезнем. Время от времени птицы начинали бить крыльями по воде и тревожно перекликаться то ли сожалея еще об одном ушедшем лете, то ли совещаясь: улетать им или зазимовать здесь? Холодный ветер качал камыши, серая вода покрывалась зыбкой морщинистой рябью. Воистину, дважды в году лету не быть…

   Иногда мое одиночество в осенних аллеях нарушала немолодая пара: оба внешне одинаковые, как бывают похожи супруги после долгих лет совместной жизни. В холодном прозрачном воздухе фигуры мужчины и женщины казались выполненными легкими пастельными тонами. Она всегда была в коричневом простеньком плаще, сером берете и слегка прихрамывала, опираясь на палочку, которую держала в левой руке. Мужчина был одет в просторный, видимо, с сыновнего плеча, джинсовый костюм и толстый голубой свитер, а на голове черная вязаная шапочка, глубоко натянутая до кустистых седых бровей. 

   Встречая их, высоких, величественных, я всякий раз мысленно пытался представить на аллее жену и себя, но картина не получалась. А вид этой красивой пары  невольно вызывал чувство восхищения долголетним и, видимо, счастливым супружеством, казалось, именно о них сказала великая Анна:

"…Мы будем друзьями…

Гулять, целоваться, стареть…

И легкие месяцы будут над нами,

Как снежные звезды лететь".

   "Легкие месяцы"… Ведь летели они и над нами, но в последнее время мою "бизнес-вумен" стало раздражать, что я не умею "крутиться", не думаю о заработке. А, помнится, раньше она тонко чувствовала и краски, и звуки, и слово. Как хочется, чтобы это вернулось! Чтобы она опять увидела, что в жизни есть что-то более важное, чем презренный металл…

*

   В один особо запомнившийся мне день моросил нудный дождь,  тополь под окном стучал сиротливыми голыми ветвями, было невыносимо тягостно оставаться на даче, и я бесцельно побрел в санаторий, к бювету, откуда слышалась музыка. Небольшая афиша на дверях одноэтажного деревянного клуба извещала, что по воскресеньям, в полдень, здесь выступают артисты городской художественной самодеятельности.

   Я вошел.

   На стульях вдоль стен группками расположились человек тридцать отдыхающих санатория, была среди них и знакомая мне пара. Руководитель коллектива, высокий, худощавый и чуть лысоватый, бодро ходил с микрофоном по сцене, настойчиво уговаривая публику быть активнее:

   – Танцы – это движение, а движение – это здоровье и жизнь!

Люди застенчиво прятали глаза и терпеливо ждали продолжения концерта.

Наконец, руководитель весело объявил очередной номер:

  – Танго. Вспомним Вертинского. Смелее, танцуем все!

Отдохнувшие музыканты заиграли, а он выждал несколько тактов и запел в микрофон хрипло, но удивительно душевно:

"Чернеет дорога приморского сада.

Желты и свежи фонари…"

   Меня поразило такое чудесное совпадение: ведь именно с этой мелодией, с этими стихами я бродил по малолюдным аллеям санатория все дни моего вынужденного отшельничества.

   Три пары отдыхающих решились выйти на всеобщее обозрение, это обрадовало солиста и, не переставая петь, он поощрительно поднял вверх большой палец руки.

   Я перевел взгляд на моих знакомых. Взволнованная женщина прислонила палочку к свободному стулу, сложила плащ и берет, пригладила седые волосы и своей благородной осанкой, правильными, интеллигентными чертами лица напомнила мне парадный портрет английской королевы-матери.

   Некоторое время она завороженно слушала, беззвучно повторяя тонкими, усохшими губами, видимо, знакомые с юности слова. Ее супруг оставался в куртке, в вязаной шапочке и равнодушно осматривал сцену, оркестрантов, бревенчатые стены клуба, украшенные длинным панно с березовой рощей.

   В какой-то миг тонкая, пергаментного цвета рука женщины с золотым обручальным кольцом начала двигаться в такт музыке. Поправив на шее малиновую, как пионерский галстук, косыночку, она склонилась к мужу и зашептала:

   – Ты вспомнил наше танго? Дорогой, прошу, пойдем потанцуем, когда еще доведется? Ну, пожалуйста!

   Он недовольно поморщился, обнял жену, словно облокотился на нее, и скованно засеменил в такт музыке. Восхитительная картина! Женщина была во власти ритма, поэтому через минуту нетерпеливо поменяла руки, стала вести партнера, а на последнем куплете они даже легонько покружились. Восхитительно!

   Подходя к своему стулу, она виновато глянула на сидящих соседей и проговорила, тяжело дыша:

   – Разучилась, не танцевала, кажется, сто лет.

Нежно посмотрела в глаза мужа и негромко добавила:

   – Ах, дорогой, как все было недавно! Будто вчера!

   Эта пара больше не появлялась ни на кленовой, ни на липовой аллеях, однако я часто бродил там, надеясь на встречу, а в шелесте осенних листьев мне минорно слышалось: "Как все было недавно! Будто вчера. Как все было недавно!"

   И почему-то сжималось горло, подступали слезы.

   Природа тоже плакала: зарядили дожди, смывая зелень с листьев, ветер безжалостно срывал их с зябких деревьев. А в один из ясных дней надрывно закричали журавли. Да, дважды в году лету не быть…

   Надо возвращаться домой.

   Мне вдруг увиделась моя будущая картина "Осенние аллеи". В одном углу, в белесой дымке, пожилые мужчина и женщина поддерживая друг друга, прощально машут вслед журавлиному клину. А на переднем плане, по ярким, багряно-желтым листьям женщина ведет за руку маленького мальчика и одежды у них будут тоже красочными, а небо – осенним, насыщенно-голубым, почти синим.